Открываю глаза. Вижу деревянные панели. Наконец-то не белый облупленный потолок больничной палаты. Я дома.
Смотрю по сторонам. Осматриваю шкаф, окно, занавески. Вроде все осталось то же самое, но что-то изменилось. Я теперь будто вижу все по-другому. И дело не в зрении. Что-то происходит внутри, с головой. Это невозможно объяснить.
Я пытаюсь пошевелиться, но все мышцы тела окаменели. Пытаюсь разлепить слипшиеся губы и выдавить слова. Чувствую, что все мое тело заледенело. Я умерла?
Нет.
– Я живая, слышишь? – шепчу я потолку. – Я живая.
Кто-то скребется в дверь. Нет. Уйдите, уйдите, прошу. Хочу убежать далеко-далеко, чтобы не видеть и не слышать ни одного человека. В дверь входит мама.
– Томочка, ты уже проснулась?
Мне хочется затолкать ей в глотку ее уменьшительно-ласкательные суффиксы. Я ужасаюсь самой себе: откуда вдруг столько агрессии?
– Как спалось?
Дурацкий вопрос.
– Нормально.
– Пойдем завтракать? Я сготовила блинчики.
Смотрю на маму с удивлением. Она сготовила блинчики? Сама?
Мама будто слышит мои мысли. Тихонько смеется.
– Под руководством бабушки, естественно.
Ее смех выходит каким-то нервным. И тогда я понимаю, сколько же они натерпелись со мной. Мама пытается справиться со стрессом, используя «метод мушкетеров» – смех.
Я складываю губы в подобие улыбки, чтобы успокоить маму и показать, что со мной все хорошо.
Сижу на кухне и пытаюсь проглотить каменный блинчик. Мама с бабушкой сидят напротив и наблюдают за мной. Чувствую себя не очень-то уютно.
– Вкусно? – спрашивает мама.
– Да, очень, – проглатываю я твердый комок, который неприятно царапает горло. Бабушка дала маме излишнюю самостоятельность в процессе готовки.
Они не говорят о том, что случилось. А я сижу как на иголках, в неприятном ожидании. Когда же они начнут меня пилить? Но этого так и не происходит. Я думаю о том, как они обсуждали это между собой. И наверняка сказали в полицию. И как мне придется туда тащиться и все объяснять стражам порядка. А они быстро раскроют мое вранье…
А выдавать Стаса Шутова я не собираюсь.
Стас Шутов.
Я замечаю вдалеке, на вешалке, знакомый пиджак.
В кровь выбрасывается адреналин. Сердце бешено стучит, а легкие с удвоенной силой качают воздух. Я шумно втягиваю его. Меня захлестывает волна ненависти и отвращения.
То, что сделал он… Этого не может сделать человек. Монстр. Чудовище. ОНО. ОНО еще там, на свободе. Безнаказанно расхаживает по улице и думает, что ему все сходит с рук. Я не допущу этого. ОНО заслуживает смерти.
У меня внутри будто копошится клубок из ядовитых змей. Это чувство новое для меня.
– Откуда этот пиджак? – спрашиваю я. Не узнаю свой голос, он выходит каким-то хриплым и жалким.
– Он был на тебе в тот день когда это произошло. Мы оставили его, подумали, может, он как-то связан с…
Что-то рвется из груди, щекочет горло. И в ту же секунду я взрываюсь диким истерическим смехом. Родные удивленно смотрят на меня. Я хочу им сказать:
«Вы что, не понимаете? Это же так смешно… Он проделал все это со мной… Он таскал меня за волосы, он жег меня, а потом… Надел на меня свой пиджак, зачем? Чтобы я не замерзла? Какой же он заботливый и нежный…»
Я смеюсь и смеюсь. Уже болят мышцы живота, я задыхаюсь и начинаю икать. Приступ смеха вскоре проходит. Я встаю со стула.
– Все в порядке, – небрежно машу я рукой. – Это Ромин пиджак, он дал мне его сразу после выпускного.
Под удивленные лица родных я беру пиджак и поднимаюсь к себе, чувствую, что меня сейчас снова накроет. Так и есть. Как только я закрываю дверь, снова накатывает приступ дикого смеха.
Через минуту он проходит. И вот уже в груди снова копошится клубок змей. Я хватаю пиджак. Осматриваюсь по сторонам. Где же оно? Открываю шкаф. Лежит наверху на полке. Заботливо постиранное мамой. Но только дырки уже не заделаешь… Мое выпускное платье. Ищу в комоде что-нибудь, похожее на спички. Нахожу. Вылезаю на крышу, бросаю пиджак и платье. Поджигаю спичку, подношу ее к рукаву пиджака. Вскоре на крыше уже полыхает пламя, а я снова начинаю смеяться.
Я ненавижу эти вещи, поэтому от них останется только пепел.
Что со мной? Как будто что-то сломалось внутри, и я уже другой человек. Это странно. Это пугает. Человек, который может делать странные и страшные вещи.
Я всегда была спокойной и тихой. Этакой пугливой зайчихой. Но теперь... Все поменялось. Меня переполняют желания, странные желания. Я хочу разрушать все вокруг, хочу бить стекла и сжигать чужие дома. Я хочу танцевать на кладбище. Хочу ходить голой. Хочу кричать. Хочу целоваться. Хочу объедаться сладкой ватой.
Но больше всего на свете я хочу, чтобы Его не стало.
Следующие несколько дней проходят ужасно. Что-то происходит с моим разумом. Мне кажется, что Оно следит за мной. Оно везде. Оно придет. Придет через окно. Доберется до меня, чтобы сделать меня мертвой еще раз. Мое окно занавешено и днем, и ночью. Этого мне мало. Я достаю с чердака листы фанеры, прислоняю к окну и балконной двери. Почему-то мне кажется, что это его остановит.
Я могу заснуть, только когда забираюсь под кровать. Это придает мне чувство некой безопасности. Под кроватью я сжимаюсь в комочек, окруженная ледяными глыбами своих несчастий, стараясь отгородиться от внешнего мира.
Родные обеспокоены. Мама взяла длительный отпуск, чтобы сидеть со мной. Она настаивает на том, чтобы увезти меня в Москву. Я отказываюсь. Нет. Мои страхи будут преследовать меня и там. А этот дом… Здесь мне наиболее спокойно. В других местах будет еще хуже.